Обратный счет. Книга третья из серии «Сказки мегап - Страница 33

К оглавлению

использовалось, чтобы бичевать капитализм с его продажной моралью и

тлетворным влиянием. Делячество – позор и недостойное поведение, потому

как советский человек по определению не должен гнаться за личной выгодой.

Но что-то постепенно начало меняться, однако те, кто первыми решились

преступить въевшийся с генами запрет, должны были пробираться на ощупь,

руководствуясь здравым смыслом и скудными знаниями по политэкономии

капитализма, которые в искривленном виде преподавались в средней

общеобразовательной школе. Рискуя.

Рисковали деньгами, поскольку многих кидали. Рисковали под проценты

заложенными квартирами, поскольку часто терпели неудачу, не просчитав

затрат и не перепроверив партнеров. Рисковали жизнью, поскольку…

Поскольку.

По группе крови люди делятся не только на первую, вторую, четвертую.

По группе крови бывают токари, пекари, врачи, инженеры, то есть специалисты.

Бывают руководители, которые всей этой шайке нужны, чтобы те не запутались

в собственных ногах. И есть еще организаторы, то бишь предприниматели, без

которых не начнется ни одно дело. А они его начнут и будут крутиться,

придумывать идеи, искать на свой страх и риск деньги, партнеров, заказчиков,

рынки сбыта и рынки дешевого сырья, разрабатывать стратегии, делать все,

чтобы дело не заткнулось и начало приносить прибыль, с которой уже пойдет

зарплата и токарю, и пекарю, и их руководителю, а остальное – себе.

Капиталисту. Лапин решил, что он как раз капиталист и есть, и с головой

погрузился в эту жизнь.

И преуспел. Он дорожил своим детищем, своим «Микротроном», жил им,

старался быть хорошим хозяином для всех, кто трудился на него, несмотря на

их скрытое хамство, которое сквозило отовсюду и во всем. Других людей не

будет, только эти и только такие, значит нужно принять все как данность и

терпеть.

Была еще одна сторона успеха – Лапин существовал как бы в вакууме,

хотя и не вел жизнь бирюка. Но он был реалист и не верил, что хотя бы один

человек на всей планете Земля относится к нему с простой и незамысловатой

доброжелательностью. Без примесей. Без зависти, без своекорыстия, без

спрятанной ненависти. Но об этом лучше не думать.

Родители не в счет, но о них он тоже старался думать поменьше. Они

состарились. Состарились так внезапно и чудовищно, что каждый раз, когда он

заезжал навестить маму и отца, сердце сжимала ледяная рука, и ему

приходилось прятать от них лицо с повлажневшими глазами.

Он нанял для них хорошую сиделку-экономку, оплачивал все их расходы

и счета, сам возил их по магазинам, чтобы купить нормальную обувь или что

там еще им было нужно, справедливо опасаясь, что они решат сэкономить и

купят себе фуфло из заменителя. А вернувшись в свою жизнь, старался тут же

выбросить их из головы, потому что с такой лютой занозой из боли и ожидания

близкой и неминуемой утраты жить было невыносимо.

Мать как-то ему сказала:

– Сыночек, не грусти. Каждому свое, и каждому свое время. Ты так о нас

заботишься, что мы уйдем счастливыми. Спокойными и счастливыми. Мы тебя

там будем ждать.

– Где?! – выкрикнул тогда яростно Иван, не выдержав пытки. – Где вы

меня собираетесь ждать? На кладбище? В могиле?

– Там, куда уйдем, – спокойно ответила мама и улыбнулась, – Но ты не

торопись, мы тебя все равно дождемся.

Зачем все это он рассказывает? Не заметил сам, как наговорил. Да

ладно, чего уж там. Теперь о главном. В чем, собственно, проблема.

Он не может появиться на свадьбе дочери, потому что придется идти

одному. Ему не с кем туда пойти. Абсолютно.

– Не с кем, понимаешь? Все эти… куклы полумеханические, с которыми

я… Короче, я даже мысленно не могу себе представить, что с какой-нибудь

Светкой или Ленкой на свадьбу дочери пойду.

Он помелил немного, подбирая слова, и продолжил:

– А если я появлюсь там один, то дура Алка подумает, да и все вокруг, что

я однолюб и до сих пор не могу ее забыть и поэтому несчастен. Или что со мной

никто ужиться не может, или я после нее, моей королевы, сам ни с кем ужиться

не могу. Или что я вообще убогий импотент. Я не хочу, чтобы она так решила. Я

не хочу, чтобы это даже так выглядело! Это унизительно, ты понимаешь?

Невыносимо унизительно. Лучше не ходить совсем. А не ходить нельзя. Такая

засада.

Василий молчал и задумчиво отковыривал этикетку с пивной бутылки.

– А почему ты и вправду не женишься? Женщин хороших много. Нашел

бы себе кого. С такими-то деньжищами…

– Во-во, и ты про то же. Ты пойми, Вась, – раздраженно прокашлялся

Иван, отхлебнув лишку, – у них же у всех моментально внутренний калькулятор

включается, как только они начинают соображать, к чему все идет. А из голов

мощнейшая телепатема в мои мозги лезет: «Купи. Купи! Купи!!» И чем они тогда

от обычных проституток отличаются? Вот и я говорю. И они все без исключения

стараются от меня залететь. Некоторые даже думали, что я сам об этом

мечтаю. Да ну их в Караганду, Вась, не об этом… Делать-то мне чего?

– Все что ли прямо такие? Может, ищешь не там, а, Викторыч?

Иван начал свирепеть, совсем как на планерке:

– Ты вообще о чем тут со мной? Я тебя сватать разве просил? Да и когда

мне искать? И как? На сайтах знакомств приключения на свою задницу? А

вообще мне оно нужно? Я такой оргазм от хорошей сделки получаю, что вам

всем и не снилось, понятно?

– А этих-то где находишь? – невозмутимо поинтересовался Василий,

доковырявший, наконец, этикетку, и со стуком опустивший бутылку на бетонный